мой рассказ для осенней грелки-2011. пацаны говорили что грелочная тема не раскрыта и нет морали. 
дело в том что в этом году я наконец сходила в музей имени пушкина, в котором музее работают некоторые из моих друзей. было чересчур впечатляюще наконец увидеть экспонаты, с детства знакомые по репродукциям. вот с эрмитажем у меня нет таких нежных отношений, потому что альбома эрмитажа в детстве не было. выясняется, что многие картины гораздо меньше, чем представлялись воображению. например, та, что про Эсфирь. и там есть между прочим пейзаж Анри Руссо, который сильно занимал меня одно время, можно было прослезиться, встретив его в реальности.
ну и ложечка, она тоже меня растрогала.Расписание Музы2827 словЯ выхожу из музея всегда в одно и то же время. В семь вечера летом ещё светло, зимой – уже совсем темно. Сейчас... я бы сказала, что слегка сумрачно.
Тело затекло за день, конечности слушаются с трудом. Хорошо, что нет дождя, а то бы пришлось искать зонтик.
Мне удобнее жить по часам, так проще всего не запутаться. Иногда я начинаю напоминать себе бездушную заводную куклу, с фарфоровым лицом и точеными руками. Это сама по себе жутковатая мысль. И, несмотря на то, что она является не более чем беспочвенной параноидальной фантазией – зеркало от неё спасает не всегда. Может, оттого, что мне некогда любоваться на себя, может, из-за привычки не доверять зеркалам, а может, из-за того, что я чересчур красивая. Тем не менее... я не фарфоровая кукла, это факт.
читать дальшеДнем я думаю об одном, вечером – о другом, ночью – о третьем. Я так привыкла, мне так удобнее. Лучше не позволять мыслям из одного временного контейнера перетекать в другой, это чревато... Посторонние мысли – пагубны, и их тоже важно не допускать. Когда живешь по часам, не допускать почти получается. Посторонние мысли изредка мстят – беспочвенными фантазиями. Или – тревожными снами. Хотя я слишком мало сплю, чтобы предавать снам сверхценное значение.
Я не люблю спать, это напрасная трата времени. Хотя где-то читала, что ежедневный многочасовой сон – способ договориться со смертью. Что посредством этих мелких взяток можно оттянуть ее появление на более поздний срок. Интересное предположение, есть над чем задуматься. Но лучше не погружаться в такие мысли, пока идешь по улицам этого города. Подумаю об этом утром, когда окажусь в более подходящей обстановке. А сейчас я как раз перешла дорогу, заодно купив в переходе газировки, в ней много кофеина, это отличный способ взбодриться.
Даже если никуда не торопишься, лучше сделать вид, что это так: будет проще слиться с толпой. То есть ощутить свою человечность. И избавиться, наконец, от навязчивых мыслей.
Каждый раз, когда вечером спускаюсь в метро, чувствую воодушевление. Насколько я понимаю, у многих сходные эмоции вызывает утренний душ. Странные запахи, целое море звуков, липкий воздух, горячие, холодные, гладкие или шершавые поверхности, целое море лиц – самых разных, от тех, кто, казалось бы, сошел с полотен Брейгеля до чистопородных красавиц с классическими чертами лица. И целое море настроений, живущих независимо друг от друга.
Первые несколько минут в метро я всегда чувствую себя слегка захмелевшей. Пир для моего восприятия, оголодавшего после вялотекущего дня, проведенного в музее. Жалко, что человеку вообще свойственно пресыщаться, и это пиршество мне тоже надоедает. После того, как проеду пару станций, меня уже всё бесит, поэтому я включаю плеер и углубляюсь в чтение. Как и многие вокруг меня.
Я читаю всё подряд. По крайней мере, мне кажется, что уровень моей читательской всеядности достаточно высок. Сегодня захотела отдохнуть от научной литературы, поэтому купила жёлтую газету. Казалось бы, ничего интересного, но всё равно жадно глотаю статьи.
Человеческий ум устроен примерно так же, как пищеварительная система: ежедневно необходимо что-то пожевать и попереваривать. Всегда приятно пополнить свой лексикон. И потом, даже если статьи ужасно написаны – можно развлечься, разыскивая ошибки: стилистические, орфографические, фактические. Правда, в фактах я разбираюсь плоховато. Факты всегда казались мне чем-то... сюрреалистичным, скажем так. Хотя в статье с заголовком «Мумии оживут к Новому году» кто угодно заподозрит фактический сбой.
Сегодня (и еще два раза в неделю) я выхожу на пятой станции и прохожу пару кварталов по поверхности, до железной двери серого цвета. Над дверью – элегантная вывеска «Сабрина», только никакой Сабрины за дверью нет. Директора зовут Владимир, его секретаря и администратора – Алиёй.
Алия открывает мне дверь и улыбается так, будто она – бездушная заводная кукла.
- Добрый вечер, Эсфирь.
Я тоже приветствую ее в ответ.
«Эсфирь» - красивое имя, оно подходит к моей внешности и к обязанностям искусствоведа-консультанта. В том, что касается искусства, мой вкус безупречен, а память безжалостна. Но... улыбки Алии часто обескураживают. Если бы между музеем и галереей «Сабрина» не было пяти станций метро – я бы снова почувствовала себя сомневающейся и неуверенной. К счастью, в здешнем туалете зеркало во всю стену, чем я незамедлительно пользуюсь: волосы лежат хорошо, я выгляжу просто замечательно. Всё как следует: новая серая юбка с разрезом, блузка с воротником-стоечкой, туфли на шпильках. Я люблю туфли на каблуках, люблю цокающие звуки, которые эта обувь производит при ходьбе – успокаивающие звуки, напоминающие включённый метроном. Оглядев себя со всех сторон, я становлюсь чуть менее нервной.
Сегодня Владимира нет на месте, в кабинете только Алия. Пользуясь случаем, она сидит за серым столом директора и продолжает улыбаться мне, как бездушная кукла. Это понемногу начинает беспокоить: скорее всего, Алия собирается попросить меня о том, что выходит за рамки моих обязанностей. Я пытаюсь отредактировать составленный позавчера текст для буклета, но посторонние мысли не дают мне сосредоточиться. Как и Алия, которая мягко улыбается мне.
- Эсфирь, тут такое дело...
Начинается. Я делаю вид, что полностью углубилась в текст.
- ...Нужно немного поработать сверхурочно.
У нее очень милый голос, шёлковые интонации. Под шёлком, понятное дело, металл.
- Немного? В любом случае, я ухожу в половине одиннадцатого. Дольше не могу оставаться.
Жёсткий график – это один из моих козырей. И я тоже умею заворачивать металлические предметы в шёлк.
- Да, Эсфирь, я знаю. Ты не могла бы прийти еще и завтра?
Я начинаю раздражаться. Правда, после того, как Алия называет размер вознаграждения, мне становится немного веселее, но раздражение из-за нарушенного расписания никуда не девается.
- ...Дело в том, что у нас будет важный гость, твоё присутствие необходимо. Ходят слухи, что он хорошо разбирается в материале...
Не иначе как хотят впарить важному гостю какой-нибудь мусор.
- Я сама его не видела, но говорят, что он приятный мужчина. Похож на Джо Кокера. Опять-таки, по слухам, фото мы не достали. Но, конечно, это не так важно. Он собирает туалетные принадлежности разных эпох...
Мое раздражение набирает обороты. «Дело в том, что...» Владимир предпочитает делать закупки без предварительных консультаций с кем-либо. И да, он просто-напросто падок на всё блестящее. Но одно дело – помочь выбрать блестящую цацку в подарок милой девице, а другое – на полном серьёзе рассказывать человеку о том, что фарфоровые туалетные принадлежности производили в промышленных масштабах на берегах Нила еще три с половиной тысячелетия назад. При этом потрясая дипломом египтолога и ссылаясь на «последние сведения». Есть мнение, что египтолог – это диагноз. Я, конечно, не такая одержимая, как большинство коллег, но меня все-таки коробит... И я слишком уважаю историю искусства, чтобы быть совсем безжалостной по отношению к профанам, которых судьба обделила необходимыми знаниями в моей любимой области.
С другой стороны... Алия говорит и говорит, она очень напряжённо смотрит на меня, её лицо улыбается, а её руки нервно теребят бумаги, лежащие на столе. Я очень рада тому, что надела очки в толстой оправе, якобы для работы с текстом. На самом деле мое зрение идеально, просто я так выгляжу красивее и неприступнее.
- ...Известно, что он нигде не появляется без охраны.
Алия выражается уклончиво, и это тоже раздражает. Наверняка читала все эти тупые учебники по проведению переговоров, где учат лить воду непонятно зачем. Сказала бы прямо, что с ним шутки плохи, и что она ни за что не отвечает в случае чего. Когда представляю Алию, произносящую это, мне становится смешно.
С третьей стороны, если этот «Джо» действительно такой ценитель, каким она его описывает... Конечно, было бы интересно продаться ему насовсем, и уйти из музея, и из галереи тоже уйти, прочь от этой тошнотворной суеты. К другой, не менее тошнотворной. Обычно у коллекционеров нет такого четкого расписания, которое подошло бы мне, а это серьёзный недостаток. Хотя вот Рашид живет по часам, как и я. Это внушает уважение. Я сопровождаю его на собрания клуба антикваров два раза в месяц, не чаще и не реже. Всегда в одно и то же время, это дико удобно.
Алия перестала говорить и выжидательно смотрит в свой ноутбук, нервно щёлкая мышкой. Я чувствую, что на самом деле она ждёт моего ответа. Я тоже хочу пораздражать её, и пока я храню молчание, углубившись в текст, мне это удается. Но раздражение Алии тоже надоедает. ...Можно, конечно, бросить эту работу насовсем, но это чревато ненужными часами скуки. И я давно хочу заказать себе ещё один корсет, только вчера смотрела новинки на сайте. Поэтому я спокойно говорю:
- Хорошо. Мне всё ясно.
В конце концов, пообщаюсь с приятным мужчиной, похожим на Джо Кокера. Надеюсь, он поймёт мою истинную ценность и не позволит своей охране растерзать меня.
Когда я прихожу в «Сабрину», первые полчаса я всегда дико счастлива. Мне нравится то, какое это особенное место, по сравнению с метро, в котором я была всего несколько минут назад. Алия умеет быть очень обходительной, она элегантна, с ней даже можно говорить на любимые темы. Владимир кажется грубоватым, но он тоже умеет быть галантным. Однажды он подарил мне пепельницу в виде цветка лотоса (розовый мрамор, очень нежный цвет), совершенно без повода. Это, конечно, мусор с точки зрения ценителя, и я даже не курю, чтобы пользоваться пепельницей по назначению. И всё равно было очень приятно. Всегда ношу этот «лотос» в сумке, хотя он довольно тяжёлый.
Но примерно через час работы всё здесь начинает жутко бесить, и я мысленно проклинаю Рашида, который познакомил меня с Владимиром. На самом деле они достаточно часто пытаются вовлечь меня в то, что не входит в мои прямые обязанности, и это тоже бесит. Я люблю поспорить, но в особо трудных случаях судорожно хватаюсь за свое железное расписание: как бы то ни было, ровно в половине одиннадцатого я ухожу из галереи, спускаюсь в метро и доезжаю до конца ветки, заткнув уши плеером, а глаза – чтением.
И да, жёлтые газеты не так уж бесполезны. В одной из таких газет я нашла себе очередное занятие. Объявление на всю полосу, сложно было его не заметить (основной текст – жирным курсивом, вокруг – розовые сердечки, цифры – ярко-красные, с красивыми влажными бликами). В тот момент я как раз в очередной раз задумалась, не уйти ли мне из музея. Периодически я очень хочу сбежать из этой угнетающей атмосферы, но никак не могу решиться нарушить свой привычный распорядок. Да, уйти из музея – это слишком серьёзный поступок. Всё равно, что добровольно потерять почву под ногами.
А может, мне просто было скучновато вечерами, особенно когда в моем расписании не было галереи. Так или иначе, я набрала тот номер и представилась Альбиной. Во-первых, это чудесное имя, во-вторых – оно здорово подходит к моей внешности и к обязанностям веб-модели. Правда, из-за этого имени некоторые думали, что я – альбинос.
Когда я добираюсь до места, уже половина двенадцатого. Обычный многоэтажный дом, наша студия – на последнем этаже. Считается, что у нас помещение с усиленной звукоизоляцией, но я в этом сомневаюсь. Студия выглядит как обычный офис, рабочие места разграничены картонными перегородками. Возможно, днём тут всё совсем по-другому, и вообще – палата мер и весов, но днём я тут не бываю.
- Привет, Альбина, - говорит мне Аман. – Ты первая, из твоей смены пока никого.
Пока я переодеваюсь в рабочую одежду, Аман рассказывает мне очередные сплетни, которые я автоматически расцениваю как чушь.
- ...В общем, не знаем, что делать. Теперь девчонки боятся оставаться здесь одни...
Я слушаю вполуха, но пытаюсь поддержать беседу:
- Можно просто дверь не открывать всем подряд. И камеры работают, чего бояться.
- Ты всё прослушала. Я говорю: Кристина, Жанна и девчонки из утренней смены клянутся, что видели призрака, проходящего сквозь стены. Думаешь, камеры засекли его?
Девчонки по-моему употребляют психотропные вещества, про Женю точно не знаю, но вот Кристина... мало ли что она говорит.
- А, речь о призраках. Извини, я действительно прослушала. Но вообще я читала, что кому-то удавалось снять привидение камерой.
- Я бы тоже посмеялась, но девчонки в шоке.
- Я и не смеюсь. – Это почти правда. Я пробую проявить интерес: – И как выглядел призрак?
- Они говорят, что как пожилой мужчина в шляпе.
- Похожий на Джо Кокера?
- Не знаю. А что, ты тоже его видела?
- Нет. Просто пошутила. Я не верю в призраков. Может, он это понял и специально обошёл меня стороной.
Аман выглядит раздосадованной. Я пробую добавить в голос побольше сочувствия:
- Аман, неужели ты в это веришь? Призраки это такая чушь, честное слово, просто детский сад.
У меня нет сил что-то доказывать. Но это действительно просто смешно. Когда взрослые люди страдают детскими страхами, это ужасно глупо. И очень раздражает. Меня сегодня вечером уже раздражали в галерее. Я поправляю черные латексные шорты и смотрю на свою татуировку над коленом. Жалко, её не перебить. У Жени набит рукав, это красиво смотрится. Но я не могу себе такого позволить. С другой стороны, Женя часто сидит на диете и завидует моему тонкокостному телосложению. С третьей стороны, она бы не стала бриться на лысо, как я... можно, кстати, сделать татуировку на затылке, всё равно её не будет видно под париком. Ни в музее, ни в галерее никто не заметит.
Аман тем временем не сдаётся:
- ...Человеческая душа может заблудиться в материальном мире после смерти тела.
Эти слова меня так взбесили, что чуть не дрогнула рука, которой я рисовала стрелки на веках. Но я пытаюсь говорить спокойно:
- Начнём с того, что я вообще не верю в существование души. Я верю в разум и в психику. И во всём предпочитаю научный подход.
- Зря ты не веришь. Вот моя бабушка была сильно привязана к материальным ценностям...
Если заткнуть плеером уши прямо во время разговора, это будет невежливо, и поэтому я сбегаю в туалет. Сегодня я начинаю ненавидеть это место гораздо раньше обычного. Привязанность к материальному миру, какая чушь. Аман так разозлила меня своими словами, что я даже думать об этом не хочу, не то что говорить. Я сижу на крышке унитаза и, закрыв глаза, слушаю Nightwish вперемешку с Марией Калласс.
Открываю глаза из-за шума: Кристина стучит в дверь и спрашивает, живая я или нет. Когда она только успела прийти. Конечно, живая, какая же ещё.
Я отвечаю немного злобно и, немного погодя, возвращаюсь к сотрудницам. Слава чему угодно, Аман вышла за сигаретами, а Кристина с Женей сидят на кухне и говорят о пресыщенности, или чем-то похожем, но я не вслушиваюсь, а принимаюсь за дело.
Меня здесь часто называют работоспособной. Лучше бы называли жизнеспособной, это больше похоже на правду. Раздеваться и поглаживать себя перед веб-камерой – не самое сложное занятие, особенно если чувствуешь, что кто-то от этого сходит с ума. Моих клиентов, как правило, не видно, только слышно. У некоторых бывают очень приятные голоса, можно даже замечтаться. Есть постоянный клиент со смешным ником ramessesiv, у него голос тонкий и дребезжащий, это вдвойне забавно. Если бы я была менее сдержанной, смеялась бы в голос. Но поскольку я – персонаж его навязчивых параноидально-эротических фантазий, это неплохо отражается на моём бюджете. Возможно, когда-нибудь я действительно брошу музей.
Я не делаю ничего сверхъестественного, в отличие от той же Кристины, которая занимается йогой и много чего умеет. Но зато у меня своеобразная харизма. Как говорится, сложно устоять. И я действительно люблю своих ценителей. Сложно остаться равнодушной к страждущему, если он жаждет красоты. Особенно если его благодарность выражена материально. Но дело не только в материальном, конечно же.
Первые несколько клиентов всегда вызывают у меня эйфорию, но, как правило, под утро я становлюсь такой злой, что еле сдерживаю эмоции. В половине шестого я иду в душ, в семь я уже на улице. На улице обычно свежо, особенно по сравнению со студией.
Чтобы не отключиться в метро, я слушаю радио. Очередная полная чушь, но по крайней мере можно утешаться тем, что ты умнее обоих ди-джеев, вместе взятых. Унылое утешение, но своевременное. И это лучше, чем думать о том, «что же будет, если мои работодатели из «Сабрины» узнают о моей карьере веб-музы». Забавно представлять выражения их лиц. Глумиться, конечно, недостойно, это порочная практика, но утром и втихаря её можно себе позволить. Правда, возможно, что они не поверят, даже если узнают: ведь это слишком сюрреалистично, а они такие консервативные. И кстати, вряд ли они узнали бы меня в лысой полуголой девице, одетой в латекс и профессиональную обувь, с ярким макияжем и жирно подведенными глазами. Я даже линзы ношу в студии. Красные или желтые, с вертикальными зрачками. Какое уж тут узнавание.
Без двадцати восемь я уже у музея. Смотрю на птиц, они то приземляются на карниз, то слетают с него. Беспокойные.
...Правда, если Аман или Кристина, или еще кто-то из девчонок случайно зайдет в музей, они тоже вряд ли меня узнают. Это тоже забавно. И немного грустно.
Ровно в восемь я иду через проходную, показывая пропуск охраннику. Охранники всегда делают вид, будто не помнят всех в лицо. Но, возможно, они действительно не смотрят на лица. Возможно, их интересует только то, что ниже шеи. Жаль, они не являются истинными ценителями красоты.
Я приближаюсь к своему основному рабочему месту, на ходу снимая перчатки и поправляя прическу: черные локоны из натуральных волос, тяжелые, густые. И далеко не все понимают, что это парик. Или понимают, но не высказываются вслух, не знаю.
Как же я люблю музей по утрам. Тихо, спокойно. Ещё ни одного посетителя, и почти ни одного научного сотрудника. Но уже вовсю работают уборщицы, немного пахнет хлоркой. Я раздеваюсь догола, складываю вещи в сумку, а сумку убираю в ящик стола. В галерею только к половине девятого вечера: значит, останется немного свободного времени. Можно будет успеть купить какую-нибудь новую одежду.
Я сладко потягиваюсь: хоть я и не люблю спать, но часов до одиннадцати (или даже двенадцати) можно вздремнуть, а потом нужно будет снова открывать глаза. Я ложусь на полку и становлюсь тем, чем всегда являюсь днем: туалетной ложечкой, созданной во времена правления Тутмоса Первого (XVIII династия, Новое Царство). Слоновая кость, немного дерева. Никакого фарфора вообще, что за бред. Фарфор изобрели совсем в другом месте. И притом на несколько столетий позднее.